Обнесенные «Ветром» - Страница 5

— Меня откровенно радует наша система. Ты недавно работаешь, а слово «палка» уже на первом месте. Это я не в укор тебе лично. Ведь люди приходят в милицию не для того, чтобы она срубила палку, а чтобы им помогли. Вся жизнь у нас какая-то палочная, и не только в ментовке. Может, мы и живем для палки? Родился, умер — поставьте галочку, мол, был такой-то, кто следующий?

— Слушай, а если окажется, что Яковлева убили, мне что будет? Я же отказник печатал.

— Что, что — выкинут из органов к черту. Да не бойся, шучу, и так работать некому. Получишь выговор, это мелочи, у меня уже штук пятнадцать-шестнадцать. А с Яковлевым разберемся, я тоже думаю, он сам упал. Ты с соседями не беседовал?

— Нет, заяв много было. Труп оформил, и все. Может, участковый сходил?

— Не смеши. Ему это надо? Сдох подопечный — меньше возни с проверками. Ну вот, доползли.

Квартира Аяврика была опечатана. Миша сорвал свою печать, открыл дверь. Однокомнатное убожество. Великолепный проект, великолепное содержание. В советской стране не должно быть богатых. Ну-с, поглядим.

Кивинов зашел на кухню — груда бутылок, сгнившее варево, стайка тараканов на косяке. Извините, ребята, за беспокойство, но хозяин вас баловал, ну-ка кыш!

Бутылочек не сдавал, значит, было на что жить. Так, а что у нас на лоджии? Вот скамеечка. Удобно: встал — и прыг. «Как безмерно оно, притяженье земли», кажется, так Лещенко пел. Только зачем тут скамеечка с кухни, когда рядом ящик стоит? Встал бы на него. Ну, а что в комнате? Мебель типично советская — стол и тахта. Все. Прекрасно. Советскому человеку роскошь ни к чему. Соль рассыпана, солонка на полу, как будто случайно. Что ей тут солили, непонятно. Стол, что ли, пустой? Нет, Аяврика пришили не профессионалы, и это радует. Скамеечку подставили — сам, мол, принес, соль рассыпали, чтобы собачка не унюхала лишнего. Дураки. Докуда вас собака в городе приведет? Правильно, до ближайшей остановки, где нагадит и облает прохожих.

Хорошо хоть сдуру письмо предсмертное не оставили, как в книжках: не ищите, мол, виноватого я сам, честное слово! Из-за любви. Да, Аяврик, кому-то ты помешал, а у нас не забалуешь — чуть что, и в окно, без парашюта. Пока долетишь, поймешь — был не прав. Хорошее слово — не прав. Не прав, и все, до свидания.

Кивинов посмотрел в окно. Дождь лил стеной.

— Придется тут ночевать.

— Делать, Андрюха, тебе нечего. Все вымокнем, пока вернемся.

— А я и не спешу.

Так, что дальше? Пораскинем мозгами, как покойный Яковлев. Прихожая. С нее начинать надо, как в учебниках сказано. Курточка типа «Китай — Польша — Турция», рваная чуть-чуть. Кармашки. Это святое дело, там самое интересное. «Беломор» — Георгичу подарю. Зажигалочка «Крикет» — себе оставим, хиповать. А это что? Бумажка. Ого, круто. Хорошая бумажка. Счет ресторана «Плакучая ива». Это на Стачек, русско-испанский, за валютку. На сколько он покушал? Сто сорок два бакса, однако. Явно не огурцы. Кто ж тебя поил, родной? Хочешь сказать, что сам? Не поверю. Наследство получил от бабушки в Америке? Сомневаюсь, нет у тебя бабки. А собственно, какое ваше дело, товарищ опер, откуда у меня валюта? Я свободный человек, статью 88-ю отменили, так что дело не пришьете.

Да не собираюсь я дело шить, ты же умер, упал. Сам. Вот и лежи в могиле. А счет я заберу, надо же, как культурно. Мучас грасиас, заходите еще. Даже дата стоит. «Миша, когда он выпал? Совпадает. Это после ресторана тебя скинули? Все, нечего тут больше делать.»

— Миша, ставь свою лейблу на дверь и отчаливаем, хотя постой, все равно дождь. Давай по квартирам пройдемся, может, кто что видел. Сейчас вечер, многие дома должны быть, только, Миша, ради Бога, вежливо — сначала ксиву, а уж потом в морду. Тьфу ты, пардон, потом вопросы. Давай, ты вниз, я наверх.

— Лихо. Вверху — один этаж, а внизу семь.

— Хорошо, поровну поделим, пошли. Спустя полчаса коллеги воссоединились на четвертом этаже.

— Ну как там? — спросил Кивинов.

— Есть кое-что. Парень с пятнадцатой квартиры около двенадцати ночи с собакой гулял, видел, как «Волга» белая подкатила. Аяврик с водителем вышли — и в подъезд. Аяврика он хорошо знает, тот в стельку был. Парень подумал, что его просто кто-то до дома подвез.

— Номер «Волги», конечно не запомнил?

— А на фига ему. Правда, надпись на стекле разглядел — знаешь, модно сейчас под крышей лепить — «феррари», а на капоте две кляксы зеленых. Тачка как раз под фонарем остановилась.

— Да, маловато. Ладно, дождь кончился, пошли.

— Ты, умник, свои умозаключения при себе держи. Тебе что, больше заняться нечем? Сколько у тебя на территории краж квартирных? А грабежей? Вот ими и занимайся. У нас и так завал с тяжкими. А в прокуратуре на глухари взгляд один — мы возбудим, вы раскрывайте. Им проще возбудить глухое убийство, чем потом отписываться, что не доглядели.

— Георгич, это все, конечно, правильно, но я же не предлагаю тебе мои мысли в прокуратуру передавать. А Аяврик, хоть и паразит по жизни был, но все ж жить-то, наверно, хотел. Между прочим, он постукивал мне, но ничего полезного — кто где самогон гонит. Слушай, а может, в убойный отдел позвонить, Борисову, заинтересовать, а?

— Ты совсем заработался. У них с очевидными убийствами завал, а ты хочешь невозбужденное подсунуть. Кончай, я тебе говорю, вон ваучеры кто-то у старух отбирает, говорят, в маске или в чулке. Пропасет у сберкассы и в подъезде сумку рвет. Уже восемь глухарей. Вот и лови бойца этого.

— Я все-таки позвоню.

— А, — махнул рукой Соловец, — делай как хочешь.

Кивинов вышел. «Соловец, конечно, по-своему прав — его за низкую раскрываемость на каждом совещании долбят. Да и работать некому. Из десяти человек, полагающихся по штату, в 85-м отделении работало четверо — он, Петров, Дукалис да детский опер Волков. И у каждого куча материалов, заявлений и преступлений. Тут не до жиру».